Красноярск, 28.11.2011. Круглый стол «Инвестиционные проекты Нижнего Приангарья: путь к инновационной или сырьевой модели развития?»
Дискуссия между участниками круглого стола после докладов Е.В. Федорова, А.Ю. Колпакова, О.П. Бурматовой по теме "Инвестиционные проекты в Нижнем Приангарье с точки зрения сбалансированного развития":
Стенограмма дискуссии
Михаил Азанов: Я хотел бы больше всего говорить с энергетиками, потому что они перегородят Ангару, и Лесосибирск можно будет закрыть как город, потому что он питается лесом, сплавляемым по Ангаре. И если не предусмотреть возможности сплава древесины, то три крупнейших в стране лесопильных завода можно закрыть. Все эти новые ГЭС просто полностью закроют город.
Это первое. Я поясню, почему закроют. Хотя мы не используем ангарский лес. Мы используем старый — больше 140 лет средний возраст — лес с правого берега Енисея. Это разлагающийся лес, который никому не нужен. Огромные участки — весь правый берег Енисея — это все старый распадающийся елово-пихтовый лес. Он лесопильщикам не нужен, они получают лес с Ангары. Если вы перекроете Ангару, эти предприятия будут закрыты. А они уже сейчас реализуют инвестиционные проекты.
Я работал директором по развитию ЛПК-1 несколько лет, мы стартовали при мне план стратегических мероприятий, который сейчас переходит в последнюю фазу. Через год предприятия будут пилить в два раза больше, чем сейчас. Спрашивается, если вы перекроете, что мы будем пилить? Елку, которую «Ангара Пейпа» потребляет, пилить нельзя. А другой древесины на правом берегу Енисея нет. Мы поэтому так выбирали место после пробных варок в Швеции, что древесина на правом берегу Енисея оказалась лучшей для целлюлозы, но совсем не подходит для пиления.
Второе. Последний доклад, который я услышал, он у меня просто полностью перевернул сознание. Я — бывший военный, в лесной отрасли я всего пять лет, но компетенцию приобрел. Так вот, хочу сказать одну вещь: лесная отрасль утеряла проектную компетенцию. Сорок лет ничего не строилось, в результате даже академический институт в своем докладе указывает настолько неверные факты, что весь доклад можно просто зачеркнуть. Поясню, почему.
Во-первых, целлюлозно-бумажный комбинат — это не сырьевой проект. Простой экономический пример: себестоимость производства целлюлозы на нашем комбинате (я беру простой вариант — хвойную беленую целлюлозу) — 353 доллара. Продажная цена знаете какая? Сейчас она 950 долларов. Вы видите, какая добавленная стоимость? Спрашивается, почему так долго окупаются эти комбинаты? Инвестиции большие. Как раз именно в ту часть, которая называется экологией.
Я увидел центральный позыв этого доклада в том, что нельзя строить больших мощностей — это беда, потому что синергия с алюминиевым заводом и так далее. Пример простой, опять же из жизни. Последний завод в мире построили в 2004 году. Его построили в центре Европы — на Эльбе. В самом-самом верховье Эльбы. Проект назывался Стендаль. Строил его тот самый швед, который у нас сейчас технический директор проекта — Ульф Йоханссон. Завод имеет мощность 645 тысяч тонн в год. Не 290, как только что говорилось. Хвойная беленая целлюлоза. Он сбрасывает все в речку Эльбу, на которой живет 30 миллионов немцев. Нет никаких экологических проблем — завод правильно построен. Ни меркаптанов нет — давно уже нет. На заводе, который построен 40 лет назад — в 1974 году сдали Усть-Илимский, — конечно, будут меркаптаны. Технологии не было такой. А на Стендале нет!
Я в Гетеборге компании «Содра», только на самом верху, возле фильтров электрических поймал запах меркаптана. На самой верхней отметке. Завод стоит в самом центре Гетеборга. Рядом с ним стоит атомная электростанция. Вы сказки не рассказывайте о том, что это нельзя делать. Нужно уметь делать.
Теперь по поводу размерности завода. Как раз заводы в 290 тысяч тонн и в 250 тысяч тонн закрываются в мире. Я с большой радостью вам это говорю. Мы очень рады, что заводы в Канаде закрываются по причине их экономической неэффективности. Заводы становятся экономически эффективными, если они имеют сейчас, на данный момент, мощность не менее 500 тысяч тонн. Если вы будете строить на 250 тысяч тонн завод, он у вас не окупится вообще никогда. Заводы имеют окупаемость от 20 лет с мощности в 500 тысяч тонн.
Что касается оптимальной мощности, то таковой для целлюлозно-бумажных комбинатов считается 900 тысяч — миллион тонн. Спрашивается, почему они не строятся? А ресурса больше нет нигде. Очень горд должен быть Красноярский край — и это подтвердили шведы — что только в одном месте в мире есть возможность построить комбинат такой мощности. Я еще раз говорю: мы завершили разработку новой концепции, мощность у нас миллион двести тысяч тонн. В шесть раз больше той, которую вы запрещаете. 900 тысяч тонн из них будет хвойной беленой и 300 тысяч тонн — растворимой.
Теперь по поводу вопросов экологии. Изначально экология, если она правильно заложена в проектную документацию… То есть, если вы четко собрали данные, хорошо поработали с проектным институтом… Кстати, почему я сказал про утерянные компетенции — такой институт только один в стране еще дышит «Сибгипробум». Но и он уже не способен выполнить проект один — приходится нанимать иностранцев, а «Сибгипробум» адаптирует западный проект к нашим стандартам и не более того. Что касается иностранцев, которые могут, то их тоже совсем чуть-чуть, поскольку проекты штучные. Еще раз говорю — последний был в 2004 году. Остальным всем уже за 40.
Когда вы говорите о том, что в Братске в результате синергии выбросов Братского комбината и алюминиевого завода беда, вы забываете о том, что в Братске в следующем году будет новый завод целлюлозный. Он совершенно другой технологией будет обладать, совершенно иные способы очистки будет применять, не те, которые были при пуске в Братске 50 лет назад. Совершенно другие — будут электрические фильтры и никаких меркаптанов не будет. Это наши конкуренты, но я обиделся именно за отрасль. Нет уже такого — никаких выбросов не бывает, если вы правильно сформулировали градостроительную документацию.
Что касается выбросов в речку, то при разговоре о них швед, который строил немецкий завод, просто рассмеялся. «О чем вы говорите, — сказал он. — Те 30 миллионов немцев, которые живут на этой реке, просто закопали бы меня».
Наконец, последнее, что касается развития региона. Здесь я хотел бы к докладу товарища Симонова перейти. Знаете, когда вы нарисовали реку Енисей, перекрытую ГЭС со всех сторон и ставшую в результате зеленой, я согласен с тем, что изменение гидрорежима объектов очень плохо влияет на экологическую ситуацию. Но опять же, есть электростанции, которые были или, возможно, будут построены (а по мне, так их лучше не надо было строить — сейчас объясню, почему), но они не будут экспортировать энергию в Китай — не доедет она туда. У нас сейчас избыток электроэнергии в одном регионе и недостаток — в другом. Енисейская группа районов, в которой мы собираемся строить, там недостаток. Огромный недостаток, потому что нет сетей. В трехстах километрах есть Назаровская ГРЭС, которая не загружена — на 60 % мощности, по-моему, она загружена. А в Лесосибирской группе районов я, когда был директором ЛПК по развитию, не мог получить пять мегаватт. Передача… строительство этой линии стоит миллион долларов. У нас же их разделили — теперь «ЕвроСибЭнерго» не сетевая компания, она не может передавать, она может только генерить. А кому она будет продавать это все?
Я почему это отметил? потому что в последнем докладе было сказано, что Богучанская ГЭС полностью будет занята алюминиевым заводом. Да неправда это! Она на половину мощности будет работать на алюминиевый завод, а вот вторую половину мощности неизвестно, куда девать. Для этого, кстати, и был придуман Богучанский ЛПК. Это было на моих глазах, у меня даже сохранился доклад Андрея Алексеевича Гнездилова, который мне прислали на рецензию. В нем было написано, что Богучанский целлюлозный завод — это потребитель электроэнергии. Большего бреда я никогда не видел. Вот он только что был повторен в докладе. Не потребляет целлюлозный завод электроэнергию, у него есть электростанция, понимаете? Еще раз подчеркиваю: мы производить будем 190 мегаватт электроэнергии, из них 80 будем продавать — не нужны они нам. Богучанский, согласно проектной документации, которую я видел, будет отдавать 70 мегаватт — у них мощность чуть пониже.
Они не потребляют электроэнергию, они ее генерируют. И генерируют они ее простым способом — сжигая отходы отбеливания целлюлозы, так называемый черный щелок. Не сбрасывают его в речку, а высушивают и сжигают — это отличное топливо. Коксующийся уголь рядом не стоял по теплотворной способности. Поэтому когда Богучанская ГЭС будет построена, целлюлозный комбинат не будет потреблять электроэнергию. Куда девать вторую половину? Будем строить Нижнебогучанскую ГЭС — куда девать электроэнергию?
Я согласен с тем, что генерирующая компания должна развиваться, но куда вы будете ее продавать? Вы просто дорогу перегородите нашему лесу, а продавать некому — мы не потребляем ее. Поэтому я прошу, давайте согласуем. И, кстати, мы бы с удовольствием свои генерирующие мощности кому-нибудь пристроили. Электростанция — это непрофильный для меня актив.
Евгений Федоров: Тоже внесу некоторый диссонанс к предыдущей презентации. Когда мы говорим, что выработка Богучанской ГЭС 17,6 миллиарда киловатт-часов, мы уже учитываем коэффициент, который действительно составляет около 50 процентов. То есть 3000 мегаватт умножить на 8000 – это, соответственно, 24. И если бы коэффициент был 100, мы имели бы порядка 25 миллиардов киловатт-часов. Поскольку коэффициент ниже, мы имеем 17,8. Поэтому Богучанский алюминиевый завод не заберет 100 процентов электроэнергии.
Куда продавать — я постараюсь сразу в своей презентации ответить. На самом деле, там речь идет про Богучанский алюминиевый завод, про Тайшетский алюминиевый завод и целый ряд других проектов, которые реализуются на севере Иркутской области. Поэтому у нас нет сомнений в том, что мы сможем сбыть электроэнергию, которую произведем.
А по поводу леса — на Богучанской ГЭС предусматривается возможность пропуска леса через гидротехнические сооружения. На Богучанской ГЭС построена специальная объездная дорога, то есть, в верхнем бьефе вы грузите лес и перевозите.
Сергей Шапхаев: У меня два вопроса к Евгению Владимировичу. Тут уже разгорелась дискуссия о том, хватает ли электроэнергии… Если подойти с законодательной точки зрения, то есть у нас сейчас федеральная программа энергоэффективности, и она предусматривает расчет топливно-энергетического баланса. Только имея топливно-энергетический баланс, мы можем вообще о чем-то говорить, в том числе, и о проектируемых мощностях. Иначе это получается разговор глухого со слепым. Пока мы не увидим топливно-энергетический баланс, все это — разговоры в пользу бедных.
Так вот, первый вопрос: есть ли эти топливно-энергетические балансы, вы их нам можете показать? По какой методике они рассчитаны?
Евгений Федоров: Да, такие балансы есть.
Во-первых, если мы говорим о законодательно-нормативных документах, есть энергетическая стратегия Российской Федерации до 2020 года, которая прогнозирует не только производство электрической энергии, но и спрос. Безусловно, строительство не ведется ради строительства, оно ведется исходя из спроса, который появляется.
Есть баланс, рассчитанный до 2030 года, утвержденный Министерством энергетики Российской Федерации. С точки зрения такого четко формализованного документа речь идет об энергетической стратегии до 2020 года.
Такой документ есть, при необходимости готовы его представить, конечно.
Сергей Шапхаев: Хорошо, такая необходимость есть.
Тогда речь идет, видимо, о неисполнении. Потому что мы видим на бумаге одно, а реализуется все по-другому. То есть, когда будет построена Богучанская ГЭС в 2012 году, алюминиевые заводы еще не будут запущены ни в Тайшете, ни там. Непонятно, куда вы будете электроэнергию девать. ЛЭП тоже не построены. То есть, вопросов там куча.
Евгений Федоров: Действительно, есть сдвижка вправо по строительству алюминиевого завода. Если мы говорим про Богучанскую ГЭС. На самом деле, что для двух регионов — Красноярского края и Иркутской области — принесет ее пуск в 2012 году? Когда мы прогнозируем свой бюджет на 2012 год, мы четко понимаем, что цена на электроэнергию на территории Красноярского края упадет, потому что Богучанская ГЭС даст порядка 3 миллиардов киловатт-часов. Соответственно, нужно ждать снижения тарифов на электрическую энергию. Когда мы говорим про пуск Богучанского алюминиевого завода и Тайшетского алюминиевого завода, мы должны понимать, что это будет значить серьезное снижение тарифов на передачу электрической энергии. То есть, мы для себя считали тарифы на территории Иркутской области, Бурятии и Забайкальского края, так вот, в 2015 году появится реальная возможность тариф в Бурятии и Забайкальском крае приравнять к тарифу на территории Иркутской области.
По сути, ключевой аспект этой возможности, о которой в течение последних десяти лет в Республике Бурятия достаточно активно ставится вопрос, это пуск Тайшетского алюминиевого завода, связанный с ростом полезного отпуска и соответствующим тарифом на передачу электрической энергии.
Сергей Шапхаев: Второй вопрос. Вы говорили о наращивании мощности электростанций. Наращивать, наращивать и наращивать. В то же время, как директор «Иркутскэнерго», вы прекрасно знаете, что оборудование-то там устарело и турбины, если верить данным кадастра, изношены на 80 процентов. То есть, они требуют замены. Вы неплохой проект выдвигали по ПСО по замене этих турбин, используя механизмы Киотского протокола. Такая публикация была года два назад, и было сказано, что, вроде бы, все решено, Греф деньги дает… Есть ли расчеты, что если заменить эти гидроагрегаты на ГЭС, которые вам принадлежат (Иркутская ГЭС, Братская ГЭС, Усть-Илимская ГЭС, Красноярская ГЭС), сколько будет сэкономлено электроэнергии? Потому что, если сравнивать с аналогичными китайскими ГЭС, то у нас КПД очень низкий. И путем замены этих турбин можно добиться очень большой экономии электроэнергии. Есть такие расчеты или нет?
Евгений Федоров: Есть не только расчеты, есть реализованный проект. Если говорить о Братской ГЭС, то в рамках Киотского протокола мы уже заменили шесть рабочих колес. Следующие шесть рабочих колес мы заменим в течение ближайших семи лет. Это связано с достаточно длинным циклом изготовления и достаточно сжатыми сроками на осуществление ремонта.
Что касается Красноярской ГЭС, то из 12 гидрогенераторов одиннадцатый мы сейчас уже модернизируем, в течение следующего года закончим с двенадцатым, и все 12 генераторов будут у нас заменены.
Следующий этап — это Иркутская ГЭС. На Усть-Илимской ситуация немного другая в силу того, что оборудование там далеко от выработки своего ресурса.
То есть такие проекты есть. Да, на Братской ГЭС будет получен выигрыш порядка шести процентов. Там есть своя специфика, связанная с тем, что у Братской ГЭС, по сути, вторичный уровень энергосистемы и резко переменные режимы работы. На Красноярской ГЭС, конечно, эффект не такой — порядка одного процента, поскольку она обычно стоит в базе. С точки зрения, я извиняюсь, залповых сбросов и так далее. Братская ГЭС очень нечасто нагружается плюс-минус 2000 мегаватт сейчас. Так что с точки зрения вот этого «сливного бачка», в которой будут сливаться дополнительные резкие сбросы, ситуация существует, это абсолютно нормальный режим работы гидроэлектростанции, связанный с тем, что когда вы включаете электроэнергию, приходя вечером, кто-то должен эту электроэнергию поставить. Вот эту энергию может поставить эффективно только гидроэлектростанция.
Евгений Симонов: Прошу прощения, Братская ГЭС упирается в водохранилище, поэтому там снижен эффект волны попусков, который мог бы иметь крупный негативный экологический эффект. А вот для ГЭС, у которой внизу нет водохранилища, для последней ГЭС в каскаде, это очень большая дополнительная экологическая нагрузка и не только экологическая.
Евгений Федоров: Не предполагается, что Богучанская ГЭС будет осуществлять вторичное регулирование. Для этого существует Братская гидроэлектростанция, у которой соответствующее водохранилище, прежде всего — в верхнем бьефе, которое позволяет это делать эффективно (в отличие от Богучанской и Мотыгинской).
Сергей Шапхаев: Я ответа не получил о том, сколько сэкономлено будет электроэнергии в результате замены турбин.
Евгений Федоров: Я сейчас не готов привести цифры. Давайте смотреть с точки зрения Братской ГЭС. Посчитаем: 6 процентов КПД в среднем, 20 миллиардов киловатт-часов выработки — порядка миллиарда киловатт-часов в год, чуть больше, принесет нам замена всех рабочих колес до 2020 года. Дополнительной выработки миллиард киловатт-часов в год. У Иркутской ГЭС цифра будет намного более скромной.
У Братской ГЭС есть своя специфика, связанная с тем, что, к сожалению, рабочие колеса, которые изначально по проекту устанавливались, они проектировались, исходя из работы на нагрузках, близких к номинальным. По сути, Братская ГЭС сейчас не работает даже близко к номиналу, она работает в резко переменных режимах, в течение суток набирая мощность от двух до четырех тысяч мегаватт. Поэтому мы получаем здесь достаточно высокий энергетический эффект просто потому, что мы изготовили принципиально другие рабочие колеса, которые должны покрывать вот эти резкие переходы с низких нагрузок на высокие.
На Иркутской ГЭС достаточно удачные сразу рабочие колеса. Во-первых, они принципиально другие: на Братской ГЭС они радиально-осевые, то здесь — поворотно-лопастные. Там другая машина, которая работает не только в зависимости от напора и расхода, но и поворот рабочего механизма позволяет повышать КПД, поворачивая направляющий аппарат. Поэтому по Иркутской ГЭС мы не ожидаем такого эффекта. И нужно понимать, что Иркутская ГЭС сама по себе по мощности достаточно серьезно уступает Братской ГЭС. Наверное, там можно речь вести о цифрах порядка ста миллионов киловатт-часов.
Ольга Бурматова: Я хотела бы высказаться по поводу выступления относительно целлюлозно-бумажной промышленности. Во-первых, о том, сырьевая это отрасль или не сырьевая, речи не было. Безусловно, ЦБК размещаются вблизи сырьевой базы, и лучшего леса, чем в Нижнем Приангарье, в России нет. Поэтому где им еще размещаться? В первую очередь здесь.
Во-вторых, совершенно неправильно, когда берут примеры из опыта других стран, например, той же Германии. Я в Германии несколько лет жила и знаю, как там относятся к экологии. Не переносите их на наши условия — это совершенно две разные вещи. Во-первых, какие там принимаются решения, какие технологии, все на оборотной системе и так далее. Я не специалист в области технологии производства целлюлозы и поэтому пользовалась данными с ваших же сайтов. И должна сказать, если говорить, одно дело — там, другое — у нас. У нас лучшим заводом целлюлозно-бумажным считается Байкальский. Ну и что? Продемонстрируйте мне хоть один пример, где у нас, как в Швеции или в той же Германии, или в Норвегии, в Финляндии, наконец.
Не надо забывать о том, что мы живем в таких условиях, когда у нас практически нет экологической политики, когда у нас нет механизмов, которые заставляли бы вырабатывать компенсационные меры. Тот же экологический ущерб – он считается кем-то? А в других странах это обычная практика.
Михаил Азанов: Давайте, я вам так отвечу: на прошлой неделе я лично подписал бумаги для ВЭБа на финансирование, и там есть раздел «Оценка воздействия». Это не ОВОС в настоящем смысле слова, а предварительная оценка, но там есть цифры…
Я свое эмоциональное выступление построил на другой базе. Вы — академический институт. Есть у нас государственные органы управления, которые принимают решения по таким проектам, как наш. Мы — сугубо частный проект, подчеркиваю. У нас сейчас нет ни копейки государственных денег, хотя нас постоянно обвиняют в том, что мы какие-то дотации получаем, еще чего-нибудь и так далее. Я на эту тему хочу потихонечку сказать, что мы действительно получили льготный лес — половина минимальной ставки. Мы сейчас платим 9 рублей за расчетный кубический метр лесосеки. Все говорят: ух, цена 200 рублей, а вы 9 платите — вот какая у вас гигантская льгота. Но дело в том, что огромное количество денег — мы сами не ожидали — пошло уже в первый же год после получения лесосеки на разные мероприятия по восстановлению леса. Мы еще не вырубили ничего, но лес находился в таком состоянии… И на нас сразу законодательство обрушило… Я должен был восстанавливать лес там, где его когда-то съел шелкопряд. Причем, никто не знает, когда. Я должен был просеки бить, которые государство должно было пробить и дать мне четко ограниченный участок — лесоустройство у нас отсутствует полностью.
Еще не начинался проект, а расходы уже… Уже сейчас они настроены на то, чтобы заместить часть функций государства, а часть — выполнить экологически важные работы. Иначе, когда лес умирает в таком возрасте, он заражает все остальное.
Я к чему это сказал? Дело в том, что частные проекты, такие, как наш… Он, конечно, настолько большой сейчас стал, после той оценки, которую мы сделали за предыдущие годы, мы подошли к государственному финансированию. Так вот, государственные органы власти – «Внешэкономбанк» в том числе поскольку это государственный институт развития, Минпромторг, Рослесхоз — они опираются в том числе и на ваши выступления. Вот вы сейчас выступили, и из вашего выступления следует: нельзя строить заводы больше, чем 290 тысяч тонн в год, нельзя строить заводы на реке, нельзя строить заводы вообще в Нижнем Приангарье…
Ольга Бурматова: Вы меня неправильно поняли. Почему нельзя строить? Постройте два алюминиевых по 250, постройте два ЛПК по 300 в разных местах.
Михаил Азанов: Более того, я во всех своих выступлениях подчеркиваю: мы действительно утеряли не только экономическую компетенцию, но и инженерную. У вас идет два завода — да мы наоборот интегрировали в один завод, и я этим горжусь. Инженерная изюминка состоит в том, что мы на одном заводе можем производить любой вид целлюлозы одним переключением и даже одновременно. А вы говорите — не надо строить.
Ольга Бурматова: Хорошо, давайте Байкальский целлюлозный завод возьмем, что вы можете предложить лучше?
Михаил Азанов: Байкальской технологии? Давайте, я объясню. Я хорошо разбираюсь в этом комбинате, потому что мы тоже будем производить растворимую целлюлозу.
Почему его построили на Байкале? Первое — потому что чистая вода. В свое время не имелось технологии очистки воды. Эта чистая вода нужна, чтобы производить специальный вид целлюлозы. Сейчас такая технология есть: можно брать воду из Енисея, очищать и производить такой вид целлюлозы. Почему его закрыть не могут? Потому что он у нас единственный. Потому что он производит целлюлозу, важную для… Как только я сказал, что мы будем эту целлюлозу производить, двойного назначения, представитель Всемирного банка очень сильно возбудился сразу: «Как это так, вам шведы дали технологию, которая двойного назначения». Будем производить. И тогда Байкальский закрывается. А специалистов оттуда можно привезти в Лесосибирск, потому что нет специалистов. Я каждого штучно буду выискивать, где его найти, который еще сохранил возможность работать как инженер.
Байкальский комбинат, к сожалению, утерял свою необходимость в жизни лишь по одной причине: его в плохие, лихие годы эксплуатировали неправильно, забили отстойники — сжигать надо то, что в отстойниках. Теперь, чтобы восстановить его, потребуется время. Он должен остановиться частично и вычистить отстойник. Но за это время он экономически будет невыгоден для частного капитала — это государственная задача.
Мы же не собираемся повторять путь Байкальского ЦБК — вынужденный путь в технологиях 50-х годов. Сейчас технологии двухтысячных годов, которые вы не осветили.
Ольга Бурматова: Замечательно. У меня как раз основной вывод, что в этот район нужно идти с новыми технологиями. И не новыми в смысле лучшими из существующих, а новыми несуществующими — лучше существующих. То есть их и разрабатывать нужно для каких-то производств, и брать такие именно, которые не только предусматривают глубокую очистку или высокие технологии, в процессе которых мало образуется загрязнения, но это технологии должны быть безотходными или малоотходными.
У нас такого пока нет. Поэтому все разговоры о том, какие хорошие у нас проекты, это песня на тему про прекрасную маркизу.
Ведущий: Спасибо, Ольга Михайловна. Это можно будет еще обсудить на рабочей группе.
Александр Брюханов: Можно я кратенько скажу? Сегодня показывали несколько презентаций, в том числе и энергетики. Я всё хотел увидеть цифры, на сколько у нас хватает воды в Ангаре. Я просто родился и вырос на Ангаре и знаю, что у нас постоянная проблема у лесозаготовительных предприятий, что когда им надо отправлять плоты по Ангаре, этой воды не хватает. То есть, имеется каскад из трех ГЭС, которым для своих технологических нужд, для заполнения водохранилищ не всегда хватает воды.
Опять же, к сожалению, нет у нас здесь представителей власти. Они пытаются развитие региона планировать — и энергетических мощностей, и металлургии, и ЛПК, и агропром пытаются поднять… Но зачастую развитие одного сектора сдерживает другие. Коллеги из «Ангара Пейпа» кратенько сказали, что для них строительство новых ГЭС не есть благо. У нас сейчас уже несколько леспромхозов в Богучанском районе не успевают все плоты переправить до Лесосибирска из-за того, что энергетики забирают воду. Там есть ряд порогов, которые плоты просто не могут преодолеть. И древесина зимует, ждет следующей навигации и только тогда может уйти.
Каких-то новых транспортных магистралей на ближайшие лет десять (может даже двадцать) я вообще не вижу. Эти разговоры пока остаются разговорами. Железную дорогу строят до Ярков только, пока дальше ничего не понятно. Перевозка автотранспортом экономически выгодна на 100, максимум 150 километров.
Возможно, это обращение пропадет впустую, но может быть нашим лесозаготовителям надо как-то более интенсивно отстаивать свои интересы?
Евгений Федоров: Мы воду не потребляем. Сколько воды из Байкала и боковых притоков пришло, столько мы…
Александр Брюханов: Я просто привожу конкретный пример: три крупных леспромхоза, которые находятся выше Мурского порога. Это населенные пункты Хребтовый, Говорково, Тагара. Они договариваются с энергетиками, чтобы те дали более высокий попуск. Есть проблема, я о ней говорю.
Евгений Федоров: Мне кажется, надо понять, что сложная задача, если ее разбить на мелкие кусочки, в принципе, решается. Есть Енисейское бассейновое управление, которое согласовывает расходы. Если вам нужны расходы периодически, я понимаю, что вы звоните директору гидроэлектростанции, и, если вам нужно, чтобы плот прошел, он расход вам действительно дает. Но при этом суточные расходы надо согласовывать, исходя из нереста, паводков, северного завоза и всего, что угодно. Это абсолютно нормальный рабочий процесс, который просто нужно знать.
Александр Брюханов: Вопрос в том, что все ГЭС сейчас имеют разных хозяев. Сейчас на Ангаре три ГЭС, а когда их будет пять, этих проблем будет еще больше.
Евгений Федоров: Есть управление по Ангаре и Енисею, которое называется бассейновое водное управление.
Елена Луничкина: В контексте вашего вопроса хочу обратить внимание на то, что река — это природный ресурс. Расходные характеристики больше зависят на незарегулированных участках от природных процессов: это половодье, маловодье или средние какие-то показатели стоковых характеристик. В данном случае с точки зрения хозяйственного освоения Нижнего Приангарья регулирование режима каскадом ГЭС как раз оптимальные создает условия для использования вод.
Причем, в нашем регионе действует межведомственная рабочая группа, которая проводит заседания два раза в месяц (при необходимости — раз в неделю). Они собираются, высказывают все свои потребности и позиции. На этих заседаниях как раз определяется тот гармоничный режим, который позволяет правильно расходовать водные ресурсы — рационально, как мы говорим, учитывая интересы каждого.
В связи с этим я предлагаю вам обратиться в межведомственную рабочую группу с вашими проблемами в отношении попусков Усть-Илимской ГЭС и так далее. Это все регулируется.
Другое дело, что, как нам всем известно, нынешний год в целом характеризуется низкими стоковыми характеристиками реки Ангары. То есть, мы вступили в пору маловодья. В этих условиях гармоничное водопользование определяется как раз взаимными соглашениями. Поэтому милости просим к нам на заседания.
Александр Брюханов: Понимаете, вы, с одной стороны, говорите, что можете какие-то документы подготовить, договориться, но, с другой стороны, есть природа, есть осадки, которые либо выпадают, либо не выпадают. Управление ведь не может гарантировать, что дождей будет много или мало.
